[113]
ГЛАВА V
ВАВИЛОН ПЕРЕД БОЛЬШИМ СУДОМ, ЕГО НАЦИОНАЛЬНОЕ ЗАМЕШАТЕЛЬСТВО
Гражданские власти обеспокоены, видя для себя близкий суд – В страхе и смятении они ищут союза друг с другом, напрасно оглядываясь на церковь за ее былой властью – Они увеличивают свои армии и флот – Нынешние приготовления к войне – Противостояние сил на суше и на море – Усовершенствованные орудия войны, новые открытия, изобретения, взрывчатые вещества и т. д. – Возбудите храбрых; слабый пусть говорит: “Я силен”; перекуйте орала ваши на мечи, и серпы ваши – на копья и т. д. – Соединенные Штаты Америки находятся в особом положении, однако им грозят еще большие бедствия, нежели Старому Свету – Призыв: “«Мир! Мир!», а мира нет”
“Потому что это дни отмщения, да исполнится все написанное.. На земле уныние народов и недоумение; и море восшумит и возмутится; люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются. И тогда увидят «Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою великою!»”
“Еще раз поколеблю не только землю, но и небо. Слова «еще раз» означают изменение колеблемого, как сотворенного, чтобы пребыло непоколебимое.. Потому что Бог наш есть огонь поедающий” (Лук. 21: 22, 25-27; Евр. 12: 26-29).
Совершенно очевидно, что гражданские власти христианства осознают, что их ожидает суд, и что устойчивость их власти не имеет никаких гарантий. Дизраели, будучи премьер-министром Англии, обратился к Британскому Парламенту 2 июля 1874 года (как раз в начале этого [114] жатвенного периода, то есть судного дня), говоря: “Большой мировой кризис намного ближе, чем некоторые полагают. Почему христианство находится под такой угрозой? Боюсь, что цивилизация близка к крушению”. Затем он сказал: “Куда ни глянь, везде чувствуется неуверенность, тревога народов, сердца людей замирают от страха.. Никто не может не заметить этого. Всякий, кто хоть иногда смотрит газету, не преминет увидеть грозовой вид политических небес, которые нас сегодня окружают.. Непременно должен случиться какой-то гигантский взрыв. Каждый кабинет в Европе взбудоражен. Каждый король и правитель держит руку на эфесе меча.. мы находимся в небывало ужасном времени. Мы приближаемся к концу!”
Если таковой была картина в самом начале суда, насколько более зловещими являются знамения времени сегодня!
Из статьи под названием “Беспокойство Европы”, напечатанной в “London Spectator”, цитируем следующее:
“Чему мы должны приписать господствующую смуту в Европе? Мы должны сказать, что хотя по некоторой части это проистекает из условий в Италии, однако, прежде всего, это следует отнести на счет волны пессимизма, проходящей ныне над Европой и вызванной частично экономическими трудностями и частично неожиданным появлением анархии как силы в мире. Этот последний феномен имел намного больше влияния на Континенте, чем в Англии. Государственные деятели где бы то ни было всегда ожидают опасности снизу – опасности, которую приносит в дом брошенная бомба. Фактически, они считают анархистов только авангардом воинства, которое ведет наступление на цивилизацию и которое, если его не умиротворить или не бросить ему вызов, сокрушит весь существующий строй. Для себя они предсказывают на будущее внутренние бедствия, поскольку считают, что существующее затишье покоится исключительно на штыках. Считая внутреннее положение малообещающим, они, естественно, пессимистически настроены и по отношению к внешнему положению, полагая, что все это не может продолжаться долго, и воспринимают любое движение.. как доказательство быстрого приближения конца. Фактически, они ощущают в политике склонность к пессимизму, которая столь заметна в литературе [115] и обществе. Этот пессимизм в данную минуту весьма усугубился волной экономической депрессии”.
Следующая выдержка из другого номера того же журнала говорит о том же:
“НАСТОЯЩАЯ ОПАСНОСТЬ ДЛЯ КОНТИНЕНТА – Месье Жулье Роше дал нам всем своевременное предостережение. Его речь во вторник, воспринятая Палатой Парламента Франции с глубоким интересом, еще раз напомнила Европе о тонкости корки, которая все еще укрывает ее вулканическое пламя. Его тезисы заключались в том, что Франция, после всех ее жертв, которые раздавили бы всякую менее богатую власть, все еще не готова к войне; она должна делать значительно больше и, прежде всего, должна расходовать больше, прежде чем сможет считаться безопасной и приготовленной. Германию он все время упоминал как ужасного, неминуемого врага, к вторжению которого Франция должна быть всегда готовой, и который в данную минуту намного сильнее Франции. Воспользовавшись (по словам месье Роше) последним военным законодательством, император Вильгельм II не только преуспел в том, чтобы завлечь весь народ в тиски мобилизации, но и на деле поднял армию до уровня готовности выступить и воевать в количестве пятисот пятидесяти тысяч человек – в полном офицерском составе, в полном снаряжении, умело расположенную, короче говоря, готовую на тот случай, когда его уста произнесут роковой приказ, который его прадед воплотил в двух словах: “Krieg-Mobil”. В свою очередь Франция, даже если заброшенная ею сеть призыва была столь же широкой, имела в состоянии готовности всего четыреста тысяч человек, и, чтобы сберечь деньги, постоянно уменьшала даже это количество. Следовательно, в начале войны (которое сегодня, как правило, решает ее конец) Франция, при наличии врагов по меньшей мере на двух фронтах, будет иметь на сто пятьдесят тысяч человек меньше и может претерпеть ужасные и даже роковые бедствия до того, как все ее ресурсы будут переданы в распоряжение ее генералов. Депутаты, хотя далекие от того, чтобы превозносить месье Жулье Роше, слушали его почти с благоговением, и месье Феликс Фаре решил, что впервые за шесть лет он воспользуется позабытым правом, предоставленным Президенту Республики, чтобы председательствовать на заседании Верховного Военного Совета, который состоится 20 марта. Он, очевидно, намеревается, как опытный бизнесмен, “критически оценить” военное положение, [116] чтобы четко уяснить, сколько Франция имеет оружия, лошадей и людей, готовых тотчас выступить по сигналу тревоги; и если он найдет эти запасы недостаточными, по причине большого спроса, то будет настаивать на закупке дополнительных. Одинаково непоколебимый и богатый, он может посчитать ее капитал недостаточным для подобного предприятия, даже если накопления свежих запасов будут чрезмерно дорогостоящими; но в любом случае он намеревается узнать всю правду.
Месье Фаре – сдержанный человек; но, взгляните, какой разъясняющий свет, после слов месье Роше, бросает его поступок на ситуацию в Европе! Считается, что страх перед войной является гарантией мира; но как только кто-то открыто вспомнит о войне, тут же видны приготовления к ней (одинаково сегодня, как и в любое время, начиная с 1870 года), являясь первоочередной озабоченностью государственных чинов. Мы знаем, как мало сопротивления встретил немецкий император в прошлом году, добиваясь изменений, которые так встревожили месье Жулье Роше. Народ с трудом принял их, даже несмотря на огромную взятку в виде сокращения срока воинской службы; люди никак не хотели платить свои деньги; но они поняли необходимость; они подчинились, и сегодня Германия находится в двадцатичетырехчасовой готовности к войне. Франция также подчинится, хотя и с отчаянием, и мы станем свидетелями всех необходимых приготовлений и принятия голосованием всех средств, которые, если бы не было одолевающего чувства опасности, были бы с раздражением отвергнуты. Французы, побольше немцев, устали платить деньги, но в любом случае они будут их платить, так как считают, что однажды какая-то армия, посильнее их собственной, может маршировать на Париж или Лион. Философы утверждают, что “трения” между Францией и Германией существенно уменьшились; дипломаты доказывают, что все спокойно; газеты с признательностью пишут о любезности Кайзера; Франция даже участвует в церемониях в честь своего и Германии флотов; но все равно народы и их вожди ведут себя так, словно война тут как тут. Даже если бы они знали наверняка, что за месяц будет война, то и так не были бы более встревожены, более восприимчивы и более готовы тратить свои деньги. Напомним, что нет ничего, что усугубило бы недоверие между двумя народами. Не было ни одного “инцидента” на границе. Император никому не угрожал. Даже в Париже нет ни одной партии, которая бы ратовала за войну. Действительно, Париж как бы не смотрит в сторону Германии, а [117] бросает сверкающие взоры, исполненные ненависти и алчности в направлении Великобритании. Наконец, не было ни знака, ни даже намека со стороны России, что новый царь хочет войны или предвидит ее, или как-то особенно готовится к войне; однако малейшее упоминание о войне показывает, что Германия готова к ней в наивысшей мере, а Франция – встревожена, взбудоражена и обеспокоена тем, как бы и ей не оказаться неготовой. Это не какие-то “новости”, о которых ведутся прения, это – продолжительная ситуация, обсуждение которой едва ли случайно. И сразу же со всех сторон слышно утверждение, что такая ситуация вынуждает Германию и Францию быть готовыми к военному вторжению в течение двадцати четырех часов после предупреждения. “Германцы, увеличьте вдвое ваши налоги на табак, – призывает на этой неделе князь Гогенлог, – нам нужны люди”. “Пусть гибнет экономика, – вопит месье Роше, – но мы не можем недосчитаться ста пятидесяти тысяч человек”. И посмотрите, ни в одной из стран эти призывы не вызывают ни паники, ни “краха”, ни ощутимых сбоев в торговле. Опасность слишком хроническая, слишком хорошо известная, слишком общеприемлемая – как одно из условий жизни или что-то в этом роде. Она всегда присутствует и только немного забывается, поскольку люди все больше устают слушать одни и те же разговоры. Именно это наиболее грустно. В Германии и Франции войны пугаются не больше, чем Везувия в Торре дель Греко. Это не что иное, как обычное подавленное признание того, что вулкан рядом, что он был здесь и будет в неизменном состоянии, пока не произойдет извержение.
Мы не думаем, что после речи месье Жулье Роше что-то немедленно произойдет, за исключением разве что увеличения налогов и, возможно, появления одной или двух морщин на челе президента, ведь ему вряд ли понравятся все результаты такой критической проверки запасов, к тому же он привык настаивать, чтобы все потребности его бизнеса обеспечивались обязательно. Да это и хорошо, что Европе время от времени напоминают, что для правителей, политиков и даже народов сегодня не может быть спокойного сна; что их корабли плывут среди айсбергов, и следует нести вахту без минуты отдыха. Минута невнимания, и после столкновения броненосец может затонуть. Кажется, что цивилизованная часть человечества находится в сложной ситуации, когда ее бесконечно вынуждают к более напряженному труду, к большему урезанию заработков и большей готовности ночевать где-то на [118] улице с разбитым от истомы телом. Но где найти для этого лекарство? Люди ищут его безудержно; государственные мужи охотно помогли бы им, если бы только могли, и впервые в истории короли смотрят на войну с тошнотворной неприязнью, словно она не предоставляет “удачной возможности” возместить непредвиденный риск. Но все они бессильны улучшить положение, которое не приносит им ничего, кроме еще больших тягот, еще больших лишений, еще большей ответственности. Единственным облегчением для этих народов является то, что их положение не намного хуже положения их братьев в Америке, где без призыва на военную службу, без боязни войны и, фактически, без границ Сокровищница так же пуста, как в Европе, где люди так же ограблены в результате колебаний денежного курса, как во время войны, и где все мужчины столь озабочены, словно они готовятся в любую минуту встать на защиту своего жилища. В истории не было ничего наподобие ситуации в Европе, во всяком случае с тех пор, как прекратился внутренний раздор; но, зная путь человечества, мы должны удивляться, что это вообще ускользнуло от внимания. Неужели людей всегда будут интересовать лишь пустяковые дела, и, чтобы открыть глаза, всегда нужна будет речь, наподобие речи месье Жулье Роше? “У нас два миллиона солдат – говорит месье Жулье Роше, – но только четыреста тысяч из них бездействуют в казармах. Не хватает еще ста пятидесяти тысяч человек”, но все считают это не более чем действующим на нервы. Представители народа выглядят чрезвычайно озабоченными, а Глава государства хватается за уже забытое оружие с целью вынудить руководство армии сказать ему то, что французы называют “истинной правдой”. Мы не принадлежим к Обществу Пацифистов и не способны верить в утопию, но даже нас иногда заставляют думать, что мир безнадежно глуп, и что любая вещь будет лучше (даже если бы Германии пришлось уступить Ельзас-Лотринген, а Франции – Альзас-Лорран) этого бесконечного, безысходного ручательства за будущее в угоду боязни, которую те, которые ей подвержены, в один голос называют призрачной. Но она не призрачна, и они говорят так лишь для приличия; но нельзя ли покончить с этим до того, как наступит крушение?”
Следующей является выдержка из обращения Джейс. Бека (Jas. Beck), [119] эсквайра адвокатуры Филадельфии, опубликованного в “The Christian Statesman”. Тема обращения, “Беспокойство народов”, была представлена в виде ретроспективной оценки прошлого столетия.
“Наш век, который начался грохотом орудий Наполеона на равнинах Маренго и приближается к своему завершению похожим эхом с Востока и Запада, не знал ни года покоя. С 1800-го года Англия пережила пятьдесят четыре войны, Франция – сорок две, Россия – двадцать три, Австрия – четырнадцать, Пруссия – девять, т. е. сто сорок две войны для пяти народов, по крайней мере для четырех из которых Евангелие Христа является государственной религией.
На заре христианской эры действующая армия Римской империи, согласно Гиббону, насчитывала около четырехсот тысяч человек и была рассредоточена на огромной территории от Евфрата до Темзы. Сегодня действующие армии Европы насчитывают более четырех миллионов человек, тогда как число резервистов, которые два года и больше служили в казармах и являются подготовленными солдатами, превышает шестнадцать миллионов – число, размеры которого ум не может ни оценить, ни постичь. Если учесть, что на континенте одна десятая часть сильных мужчин вооружена во время мира, а одна пятая женщин выполняет утомительную, иногда невыносимую мужскую работу в магазине и в поле, тогда с грустью можно сказать вместе с Бурком: “Век рыцарства миновал.. Исчезло величие Европы”. За последние двадцать лет эти армии почти удвоились, а государственный долг европейских народов, который содержит прежде всего военные расходы и выжат из человеческого пота, достиг невероятной суммы в двадцать три миллиарда долларов. Если бы кому-то довелось изучить интересы человека посредством его расходов, тогда однозначно, что под конец этого девятнадцатого века наибольшим увлечением цивилизованной Европы является война, потому что треть всех доходов, выжатых из труда и капитала, предназначается для уплаты одних только процентов от стоимости прошлых войн, треть – для приготовления к будущим войнам, и оставшаяся треть – для всех других нужд, какими бы они не были.
Копье, ланцет, меч, боевой топор современный человек отложил в сторону, как игрушки своего детства. Вместо них мы имеем боевые винтовки, которые могут [120] делать десять выстрелов без перезарядки и убивать на расстоянии в три мили. Их пули – продолговатые, никелированные – могут уничтожить на своем пути трех людей, прежде чем их сокрушительное действие будет остановлено. Приведенные в движение бездымным порохом, они дополнят ужасы прошлого, поражая солдат невидимыми стрелами молний. Их эффективность практически свела на нет использование в битвах кавалерии. Пора “стремительных атак”, таких как при Балаклаве, уже миновала, а воины Пикета, если бы они попытались сегодня повторить свою знаменитую атаку, были бы уничтожены, даже не перейдя Еммитсбургскую дорогу. Разрушительность действия современных винтовок почти превосходит воображение. Эксперименты показали, что они превращают мышцы в бесформенную массу и перемалывают кости на порох. Простреленная ими конечность калечится до неузнаваемости, а выстрел в голову или грудь неминуемо становится роковым. Современные пулеметы могут делать тысячу восемьсот шестьдесят выстрелов в минуту или тридцать выстрелов в секунду, выпуская столь непрерывную очередь, что, кажется, она похожа на один сплошной поток свинца, ужасный грохот которого напоминает сатанинскую мелодию. Оружием Титанов назвали современную двенадцатидюймовую пушку, которая может выстрелить снаряд на восемь миль и пробить восемнадцать дюймов стали, даже если последняя закалена (процесс, при котором твердая поверхность стали карбонизируется настолько, что ее не берет самое лучшее сверло). А о нынешних военных эскадрах с их так называемыми “истребителями экономики” нечего даже говорить. Строительство отдельных кораблей стоит четыре миллиона долларов. Бронированные восемнадцатидюймовыми листами железа, оснащенные двигателями мощностью в одиннадцать тысяч лошадиных сил они могут плыть по воде со скоростью двадцать четыре мили в час. Одна такая посудина могла бы пустить врассыпную, словно стаю голубей, свыше сотни собранных в Трафальгар кораблей объединенных армад Испании, Франции и Англии, или бросить наутек Испанский флот, как ястреб делает переполох в голубятне. Однако в непрерывном противоборстве войск и вооружений эти глубоководные левиафаны постоянно уничтожаются, словно ударами молний, одиночными торпедами с динамитом.
Если эти приготовления к войне, которые охватывают наши акватории и окутывают тьмой наши земли, что-то значат, то они указывают на то, что цивилизованный человек находится на грани огромного катаклизма, о котором он так же мало догадывается, как мало догадывались жители Помпеи в тот последний роковой день в жизни их города, когда они [121] с безразличием взирали на зловещие клубы дыма из устья кратера. Наш век, как никакой другой, посеял драконьи зубы действующих армий, и человеческое зерно созревает к кровопролитной жатве. Чтобы мир оказался в огне, нужен только поджигатель наподобие Наполеона.
Отрицать такую явную тенденцию всех этих неслыханных приготовлений означает верить, что мы можем посеять чертополох и собрать фиги, или надеяться немеркнущего солнца там, где мы посеяли бурю. Война между Китаем и Японией, в которой только частично используется современное оружие, и где люди мало осознают, как им пользоваться, вовсе не иллюстрирует возможности будущего конфликта. Арчибальд Форбс, наиболее известный из всех военных корреспондентов, недавно сказал: “По существу, невозможно кому-либо подробно нарисовать для себя полную картину того, что следующая большая битва принесет для обескураженного и озадаченного мира. Мы знаем, какие элементы будут создавать эти ужасы, но мы знаем их, так сказать, исключительно академически. Люди еще должны дрожать перед невозможностью избежать массового уничтожения снарядами, пущенными из оружия, местонахождение которого невозможно выяснить из-за отсутствия порохового дыма”. В завершение он говорит: “Неожиданная смерть может свалиться с самых небес”. Если вспомним, что в одной из битв вблизи Мец использование митральезы положило 6 000 немецких солдат за десять минут, а в 1877 году вблизи Плевны Скобелев потерял в стремительной атаке 3 000 человек на нескольких сотнях ярдов; если вспомним, что с тех пор митральезы и игольчатые винтовки пятикратно увеличили свою разрушительную способность, то от такой перспективы сердце изнывает и ум переполняется ужасом. Достаточно сказать, что по мнению больших стратегов Европы в будущем смертность в боях будет настолько большой, что станет невозможным оказывать помощь раненым или хоронить мертвых; и многие будут носить с собой, как необходимую часть военного снаряжения, походные крематории, чтобы сжигать погибших в бою.
Вы можете предположить, что столь ужасный ход событий минует мирную Америку, так же, как ангел, убивавший первенцев Египта, прошел мимо обрызганных кровью дверных косяков израильтян. Дал бы Бог, чтобы так произошло! Но откуда у нас такая [122] уверенность? Пара и электричество столь удивительно соединили людей в общество мысли, интересов и намерений, что после того, как на континент придет большая война, в которую Англия почти обязательно будет втянута, и до того, как она будет завершена, цивилизованный мир может быть объят пламенем. Кроме того, на горизонте мира сегодня различимо облако, размером не больше человеческой руки, которое однажды может покрыть небеса. На Востоке есть два народа, Китай и Япония, объединенное население которых достигает невообразимого числа – пятьсот миллионов человек. Пока эти беспокойные муравейники не знакомы с искусством войны, хотя действительно странно, что две страны, которые со времени рождения Христа испытали в своей изоляции относительный “мир на земле”, населены народами-отшельниками, над которыми никогда не сиял свет христианства. Однако тридцать лет тому назад небольшая горстка англичан и французов проложила себе с помощью штыков путь в Пекин. И все сразу изменилось. Западная цивилизация принесла на Восток Библию и пули, митры и митральезы, набожность и винтовки Гатлинга, кресты и пушки Круппа, Святого Петра и селитру. Однажды обитатель Востока сможет сказать вместе с Шайлоком: “Злодеяния, к которым вы меня приучили, я буду делать; и хотя это трудно, но я их обязательно усовершенствую”. Они уже настолько хорошо усвоили урок, что могут воспроизвести с убийственными последствиями ужасную разноголосицу канонады. Достаточно, чтобы пристрастие к войне, характерное для Запада, однажды пробудило богатый Восток от векового сна, и кто скажет, не обрушится ли на Европу с сокрушительной силой лавины еще один Ченгиз Хан с миллионной варварской ордой за собой?
Возможно, кто-то возразит, что эти приготовления ни о чем не свидетельствуют и скорее гарантируют мир, нежели провоцируют войну, и что именно эффективность современного оружия делает войну маловероятной. Хотя, на первый взгляд, это мнение убедительно, на деле оно противоречит фактам, так как народы, у которых наименьшие армии, имеют больше всего мира, а те, которые имеют наибольшее войско, дрожат на краю бездны. Швейцария, Голландия, Бельгия, Норвегия, Швеция и Соединенные Штаты находятся в дружеских [123] отношениях с миром, тогда как Франция, Россия, Германия, Австрия и Италия, вооружившись до зубов и шатаясь под собственным снаряжением, неустанно бросают друг на друга грозные взгляды через границы. У них имеется огромный запас воинственного духа и взаимной международной ненависти, для взрыва которого нужна только искра какого-то обычного инцидента. Поэтому, когда императрица Августа недавно посетила для своего удовольствия Париж, ее присутствие здесь встревожило мир, повлекло за собой падение цен на парижской и других фондовых биржах и ускорило лихорадочные и нервные консультации между всеми европейскими кабинетами. Малейшее оскорбление, нанесенное ей бесцеремонным парижанином, толкнуло бы ее сына, молодого германского императора, ухватиться за меч. Вот так самый обыкновенный уличный разиня мог поколебать равновесием мира. Какой ужасный комментарий для цивилизации, где богатство и даже жизнь миллионов наших ближних могут зависеть от миролюбивых настроений отдельного человека!”
“Нет ничего более очевидного, нежели факт, что человечество находится на распутье. Сделаны все возможные приготовления. В Европе нельзя больше вооружаться. Италия уже упала под бременем банкротства, причиненного всем этим, и в любой день может погрузиться в водоворот революции. Многие серьезные деятели считают, что европейские народы должны или воевать или разоружаться. Верно предсказал Учитель: “На земле уныние народов и недоумение.. люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную”.
Следующая выдержка из “The New York Tribune”, 5 мая 1895 г., показывает, как отдельные господствующие монархи Европы смотрят на ситуацию:
“КОРОЛИ, КОТОРЫЕ ХОТЯТ ВЕРНУТЬСЯ К ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ. Отречения от престола витают в воздухе. Еще никогда, от богатых событиями 1848-49 годов, когда вся Европа была, можно сказать, в открытом мятеже против средневековых, деспотичных методов ее правителей, не было стольких господствующих монархов, которые заявляют о своей готовности оставить престол. В 1848 году монархи были преимущественно князьями, рожденными в предыдущем веке и воспитанными под влиянием его традиций, а значит, полностью неспособными [124] постичь такие новомодные веяния, как народное правительство или народная конституция. Прежде чем связать свои имена с любой такой губительной идеей, которая им казалась синонимом кровавой революции, отправившей Людовика XVI и Марию Антуанетту на эшафот, они предпочли отречься от престола. Таким образом, в течение этих двух богатых событиями лет троны Австрии, Сардинии, Баварии, Франции и Голландии оставались без своих владельцев. Если сегодня, пол века спустя, их преемники также имеют желание оставить трон, это означает, что они одинаково хорошо убедились, что народное законодательство, если смотреть на него с престола, несовместимо с хорошим правительством, и что уже невозможно привести в соответствие две столь диаметрально противоположные институции как Корона и Парламент. Здесь они, пожалуй, не очень ошибаются. Без сомнений, развитие народного правительства в направлении демократии, естественно, должно вести к ослаблению власти и репутации престола. Каждая новая привилегия и право, добытые людьми или их парламентскими представителями, отнимается, тем самым, у монарха. Со временем становится все более очевидным, что согласно распространенной точке зрения короли и императоры являются излишеством, анахронизмом – дорогими декорациями, чьи слабости и отсутствие власти делают их скорее предметом насмешек, чем уважения. К тому же они составляют серьезные препятствия для политического, торгового и даже интеллектуального развития. Что ж, в будущем столетии для них, по-видимому, не останется места, за исключением роли простых общественных судей, чья власть ограничена изданием законов о моде и традициях, и чей авторитет осуществляется не посредством писаного права, а тактичного поведения.
Среди правителей, о которых говорят, что они вот-вот оставят престол, первым имеем короля Греции Георга, который признал себя больным и утомленным своим неуютным троном и который не колеблется говорить, что даже сама атмосфера в Греции перестала быть для него благоприятной, и он стремится как можно скорее уступить свой скипетр сыну Константину. Он больше не общается со своими подданными, не имеет друзей в Афинах – за исключением посетителей из-за рубежа, [125] – и постоянно вынужден, по причине довольно бездарной политики кабинетов министров, которые так быстро сменяют друг друга в его владениях, ставить себя в неудобное и затруднительное положение относительно тех иностранных королевских дворов, с которыми он тесно связан близкими отношениями.
Король Оскар также поговаривает о своем отказе от короны в пользу старшего сына. В его случае приходится бороться уже не с одним, а с двумя Парламентами. Поскольку первый, в Стокгольме, всегда прямо противостоит второму, в Кристиании, то невозможно удовлетворить один, не обидев другого, в результате чего Норвегия и Швеция, по его собственному признанию, находятся сейчас на пороге гражданской войны. Он убежден, что конфликт между двумя странами обязательно закончится вооруженной борьбой, а не мирным исходом, от которого он решил отказаться. Он утверждает, что сделал все возможное – так же, как король Греции Георг, – чтобы соблюсти требования Конституции, с помощью которой он удерживает свой скипетр, однако совершенно неспособен делать это дальше, и перед ним стоит вопрос – или сломать данную во время коронования клятву или уйти и, тем самым, проложить путь своему сыну.
Еще есть король Дании Кристиан, который в возрасте восьмидесяти лет оказался, в результате недавних общих выборов, лицом к лицу с Национальным законодательным собранием, в котором враждебно настроенные к престолу ультра-радикалы и социалисты имеют абсолютное большинство, превышая численно умеренных либералов и немногочисленную консервативную партию в соотношении три к одному. Его пытались убедить, что острый конфликт, который почти двадцать лет свирепствовал в Дании между Короной и Парламентом, закончился прошлым летом, и что после того как он сделал многочисленные уступки, чтобы уладить все разногласия, все с тех пор будет идти гладко. Вместо этого он обнаруживает, что сегодня ему противостоит подавляющее большинство в Парламенте, которое уже провозгласило о своем намерении силой добиться того, что считают общественными правами, и требовать уступчивости со стороны Короны к своей концепции статей Конституции. Сломанный возрастом и недугом, потрясенный болезнью своей энергичной супруги, которая была его главной моральной поддержкой на протяжении его царствования, а также лишенный [126] влиятельной поддержки своего зятя, покойного Александра, императора России, он больше не чувствует себя способным совладать с ситуацией и сообщает, что должен вскоре уступить место своему сыну.
К этим трем королям нужно прибавить короля Италии Гумберта, вынужденного подчиниться премьер-министру, к которому он сам и королева питают личную неприязнь, и поставить свою подпись под политикой, которую в душе не одобряет, но которая отвечает взглядам законодательного органа. Не секрет, что весь его частный капитал уже размещен за границей в предвидение того, что он оставит трон Италии, и что для него, более чем когда-либо, невыносима ситуация, которая вынуждает подчиняться людям, чуждым по духу ему самому и его супруге, а также пребывать в таком отношении к Церкви, которое не только полностью противоречит его искренним религиозным чувствам и королевы, но и ставит весь королевский дом Италии в очень неудобное и затруднительное положение по отношению ко всем другим дворам Старого Света. Король Гумберт – очень впечатлительный человек и остро воспринимает многочисленные пренебрежения собой со стороны всех тех заезжих коронованных лиц, которые, посещая Рим, подчеркнуто отказывались останавливаться в королевских апартаментах, побаиваясь оскорбить Ватикан.
Если бы не королева Португалии Мария Амелия, столь же энергичная женщина, как и ее мать, графиня Парижа, король Карлос уже давным-давно отказался бы от престола в пользу своего сына, давая ему младшего брата регентом. О короле Румынии Кароле и князе регенте Баварии также говорят, что они вот-вот должны уступить дорогу кому-то следующему из своей родни. Наконец, еще есть князь Фердинанд из Болгарии, которого его друзья русофилы настойчиво уговаривали отречься от престола, чтобы затем с их помощью быть переизбранным под протекцией московитов. Но пока он отказался уступить их настойчивым просьбам, сознавая, что день хвалится вечером, и что если он однажды добровольно откажется от своей короны, то многое может стать на пути, чтобы вернуть утерянное.
Следовательно, принимая во внимание одно и другое, видим, что дела людей, с их собственной точки зрения, вряд ли [127] улучшатся или продвинутся вперед в результате ожидаемых отречений от престола. Наоборот, они, скорее всего, повлекут за собой возобновление борьбы пятидесятилетней давности за конституционные права и парламентские привилегии”.
Шумные демонстрации социалистов в Немецком Рейхстаге, в Бельгийском Парламенте и во Французской Палате Представителей вовсе не были рассчитаны на то, чтобы уменьшить опасения власть имущих. Члены из числа немецких социалистов отказались присоединиться к приветствию императора, хотя этого требовал президент, или хотя бы подняться с кресел; бельгийские социалисты в ответ на предложение поприветствовать короля, симпатии которого, понятно, находятся на стороне аристократии и капитала, начали выкрикивать: “Пусть живет народ! Долой капиталистов!”; а члены Французской Палаты Представителей, разочарованные мерами, призванными благоприятствовать социалистической идее, заявили, что революция еще доведет до конца то, о чем просили мирным путем и в чем было отказано.
Важно также, что законопроект, предусматривающий сдерживание роста социализма в Германии, который был внесен на рассмотрение Рейхстага, так и не стал законом. О причинах отклонения законопроекта рассказывает пресса:
“Недавнее отклонение Рейхстагом “антиреволюционного законопроекта”, как самой последней меры, разработанной немецким правительством, чтобы бороться с социализмом, создает любопытную главу в истории этого народа, с которым, невзирая на различие языка и институций, мы имеем много общего.
Уже прошло много лет с тех пор, как было обращено внимание на удивительный рост социалистической партии в Германии. Но только в 1878 году, в котором совершено два покушения на жизнь императора, правительство осмелилось на репрессивные меры. Первый закон против социалистов был принят в 1878 году на период двух лет и был обновлен в 1880, 1882, 1884 и 1886 годах.
К тому времени было выдвинуто предположение о необходимости дополнительного законодательства, и в 1887 году канцлер Бисмарк предложил [128] Рейхстагу новый закон, который давал власти право изолировать социалистических лидеров в отдельных местах, лишать их гражданских прав и высылать из страны. Парламент отказался принять предложения канцлера и довольствовался обновлением старого законодательства.
В некоторых кругах надеялись, что исчезнет предлог для дальнейшего репрессивного законодательства. Однако постоянный рост социалистической партии, все большая дерзость ее пропаганды вместе со случаями анархических выходок в Германии и других частях Европы, побудили правительство к дальнейшему вмешательству. В декабре 1894 года император дал понять, что уже решено применить новое законодательство к тем, кто пытался вызвать внутренние волнения.
Накануне завершения этого года антиреволюционный билль был представлен народной ассамблее. Он содержал серию поправок к существующему уголовному законодательству страны, и ему отводилось постоянное место в уголовном кодексе. Эти поправки предусматривали штрафы или заключения для каждого, кто публично, с опасностью для общественного порядка, совершал оскорбительные выпады против религии, монархии, брака, семьи, собственности, или публично отстаивал или распространял взгляды, сознательно выдуманные или искаженные, а также те, которые, исходя из обстоятельств, следует признать выдуманными или искаженными, имеющими целью оскорбить институции государства или решения властей.
В новом законе также имелись положения похожего содержания, направленные против социалистической пропаганды в армии и на флоте.
Если бы оппозиция исходила только от социалистов внутри и за пределами Парламента, правительство приняло бы законопроект с полным успехом. Но характер оговоренных нарушений и то, в какой мере интерпретацию закона оставлено полицейским судьям, возбудило недоверие и даже тревогу больших групп населения, которые увидели в этих мерах опасность для свободы слова, свободы обучения и свободы публичных собраний.
Соответственно, когда Рейхстаг приступил к [129] рассмотрению этих мер, возникло движение протеста, подобного которому не часто увидишь в нашей отчизне. В Парламент пошли обращения писателей, редакторов, артистов, университетских профессоров, студентов и граждан, пока, как утверждают, не получено свыше полутора миллиона подписей в знак протеста.
Большие газеты, такие как “Berliner Tageblatt”, переслали в Рейхстаг обращения своих читателей, содержащие от двадцати тысяч до ста тысяч имен. Одновременно, как стало известно, свой протест против данного законопроекта выразило (на массовом митинге делегатов в столице) четыреста пятьдесят немецких университетов.
Отклонение мер при столь широком возражении было неминуемым, и социалистическая партия, наверное, нанесет правительству наибольшее из всех поражений. Однако Рейхстаг осудил законопроект не потому, что он был направлен против социалистов, а потому, что эти меры, направленные против анархических тенденций, создают, как посчитали, угрозу для прав большинства населения”.
Говорят, что в Лондоне социализм непрерывно обретает для себя почву, тогда как анархизм уже, по-видимому, мертв. Независимая Лейбористская Партия, которая была наибольшей силой организованного труда в Англии, сегодня является откровенно социалистической организацией. Она уповает на то, что вскоре произойдет кровавая революция, которая завершится установлением социалистической республики на руинах нынешней монархии.
Принимая во внимание эти факты и тенденции, ничего удивительного, что на наших глазах цари и правители предпринимают чрезвычайные меры предосторожности, чтобы защитить себя и свои интересы от угрожающей опасности революции и всемирной анархии. В страхе и отчаянии они ищут союза друг с другом, хотя их взаимное недоверие столь огромно, что они возлагают очень мало надежды на какой бы то ни было союз. Отношение одного народа к другому характеризуется враждебностью, завистью, местью и ненавистью, а взаимное общение основывается на одних только самолюбивых принципах. Следовательно, на их союзы друг с другом можно полагаться так долго, как их самолюбивые планы и политика идут рядом. Здесь нет [130] ни любви, ни доброжелательности, и ежедневная пресса является постоянным свидетелем неспособности народов определить то или иное направление политики, которое бы привело всех к слаженному сотрудничеству. Следовательно, вряд ли стоит надеяться на это от какой-нибудь коалиции держав.
ЦЕРКОВНИЧЕСТВО УЖЕ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ ТВЕРДЫНЕЙ!
Осознавая происходящее, как это делают они (по крайней мере частично), мы видим, что они беспокойно взирают в сторону церкви (не на тех немногих святых, которые известны Богу и которых Он признает Своей Церковью, а на большую номинальную церковь, признаваемую исключительно миром), чтобы увидеть, какие моральные напутствия или церковное влияние можно употребить для разрешения важных вопросов в отношениях между правителями и народами. Церковь также не прочь заполнить щель, и она охотно посодействовала бы в возобновлении дружественных связей между князьями и народами, так как интересы церковной аристократии и гражданской аристократии тесно связаны. Но напрасно рассчитывать на помощь оттуда; у пробудившихся масс мало уважения к священнослужителям или государственным мужам. Тем не менее, целесообразность того, чтобы обращаться к церкви за помощью, находится под вопросом. Например, Немецкий Рейхстаг, который под давлением князя Бисмарка изгнал иезуитов из Германии в 1870 году, считая их вредными для благосостояния Германии, затем упразднил эту меру, надеясь таким образом умиротворить Католическую партию и заполучить ее влияние для поддержки военных мероприятий. Во время дебатов над этим вопросом сделано важное замечание, которое, хотя оно скорее всего окажется правдивым как пророчество, в то время вызвало лишь содрогание дома от хохота. Было сказано, что возвращение иезуитов не является опасным, так как вскоре непременно придет потоп (социализм-анархия) и они также будут сметены.
[131] Причиной попыток помирить короля и правительство Италии с церковью Рима была, очевидно, боязнь распространения анархии, а также перспективы общественного конфликта. Ссылаясь на это, премьер Криспи в своей известной речи, которая начиналась историческим обзором нынешних политических деятелей Италии и завершалась декларированием текущих общественных проблем и, в первую очередь, революционного движения, сказал:
“Общественная система переходит сегодня важный перелом. Ситуация сделалась столь острой, что гражданским и религиозным властям кажется совершенно необходимым объединиться и действовать сообща против всей этой постыдной шайки, на знамени которой написано: “Без Бога и без царя!” Эта шайка, – сказал он, – провозгласила войну обществу. Пусть общество признает эту декларацию и в ответ бросит боевой призыв: “За Бога, за царя, за отечество!”
То же пугающее предчувствие со стороны гражданских властей всех цивилизованных народов стало основой недавнего примиренческого поведения всех гражданских властей Европы по отношению к папе римскому, и сейчас начинает выглядеть довольно привлекательным для его долго лелеянных надежд вернуть большую часть своей утерянной светской власти. Такое поведение народов наиболее наглядно было показано в ценных подарках, преподнесенных папе несколько лет тому назад главами всех парламентов христианства по случаю его юбилея. Чувствуя собственную несостоятельность справиться с могущественной силой пробужденного мира, гражданские власти в своем полном отчаянии вспоминают былое могущество папства, деспота, которое однажды держало все христианство в своих руках. И хотя они ненавидят деспота, однако готовы на большие уступки, лишь бы таким образом успешно сдерживать недовольные народы.
Многие соглашаются с утверждением, столь откровенно формулируемым римо-католической церковью, что она будет единственной надежной твердыней против поднимающейся волны социализма и анархизма. [132] Что касается этого заблуждения, бывший член ордена иезуитов граф Пауль фон Гоенсбрук, обращенный ныне в протестантизм, указывает на католическую Бельгию и успехи ее социал-демократии с целью показать безнадежность любой помощи с этой стороны. В своей статье, появившейся в “Preussische Jahrbuch”, Берлин, 1895 год, он говорил:
“В течение веков Бельгия была насквозь католической и преданной римскому папе. Эта страна имеет больше шести миллионов населения, из которых только пятнадцать тысяч протестанты, а три тысячи – иудеи. Все остальные – католики. Это – настоящая духовная твердыня. Католическая церковь была ведущим фактором и силой в жизни и истории Бельгии; здесь она праздновала свои самые большие триумфы, раз за разом похваляясь ими. За исключением нескольких случаев, она контролировала систему образования страны и особенно начальные и общественные школы...
А как сегодня поживает социал-демократия в католической Бельгии? Это показали последние выборы. Почти пятую часть всех голосов отдано за кандидатов от социал-демократов, при этом мы должны помнить, что на стороне несоциалистических кандидатов находится значительно больше “многоразовых голосов”, чем на стороне социал-демократов: в Бельгии является нормой, что зажиточные и образованные пользуются правом “многоразового голоса”, т. е. их голоса могут быть отданы два или три раза. Сторонники папы действительно утверждают, что такое увеличение количества голосов социалистов нужно отнести на счет роста либеральной партии. В определенной мере это так, однако утверждение клерикалов, что католицизм является твердыней против социализма, атеизма и морального вырождения сделалось так или иначе абсурдным. Откуда взялись эти либералы, если Католическая церковь является врачом от всех болезней, унаследованных государством и обществом?
Католицизм одинаково мало способен спасти людей от “атеистического либерализма” и от социал-демократии. В 1886 году представителям всех различных слоев было направлено циркулярное письмо с вопросами, относящимися к условиям работающих. Три четвертых ответивших [133] признались, что в религиозном отношении люди “испортились”, “совсем потерялись”, что “католицизм все больше теряет свои позиции”. Льеж и его тридцать восемь церквей и тридцать пять монастырей ответили откровенной безысходностью; Брюссель поведал, что “девять из каждых десяти детей являются незаконнорожденными, а безнравственность нельзя передать словами”. Все это так, хотя бельгийский социал-демократ, если он вообще ходил в школу, был учеником католической общественной школы – и все это в стране, где каждый год произносилось больше половины миллиона католических проповедей и лекций из Катехизиса. Страна, которая по праву и не без причины названа “землей монастырей и духовных”, сделалась Эльдорадо Общественной Революции”.
НЕПОМЕРНЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ВОЙНЕ
Страх перед грядущей революцией подталкивает каждый народ в “христианстве” к непомерным военным приготовлениям. Один столичный журнал говорит: “Пять ведущих народов Европы спрятали в специальных сокровищницах 6 525 000 000 франков для целей уничтожения людей и материальных средств во время войны. Первой из стран, которые запаслись резервным фондом для этого смертоносного замысла, была Германия. Она имеет 1 500 000 000 франков; Франция имеет 2 000 000 000 франков; Россия, несмотря на опустошения холерой и голодом, – 2 125 000 000 франков; Австрия – 750 000 000 франков; Италия, самая бедная из всех, – менее 250 000 000 франков. Эти колоссальные суммы денег лежат в бездействии. Их нельзя трогать, и никто их не будет трогать, разве что в случае войны. Император Германии Вильгельм сказал, что он скорее позволит обесславить финансовую репутацию Германии, чем взять хотя бы одну марку из фонда войны”.
Еще в начале 1895 года Военный Департамент США подготовил цифры, которые показывали размеры армий зарубежных стран: Австро-Венгрия – 1 794 175 чел.; Бельгия – 140 000 чел.; Колумбия – 30 000 чел.; Англия – 662 000 чел.; Франция – 3 200 000 чел.; Германия – 3 700 000 чел.; Италия – 3 155 036 чел.; Мексика – 162 000 чел.; [134] Россия – 13 014 865 чел.; Испания – 400 000 чел.; Швейцария – 486 000 чел. Ежегодное содержание этих войск стоит 631 226 825 дол.
Милицейские силы Соединенных Штатов, согласно рапорту Военного Секретаря для Палаты Представителей, составляли в том же году в целом 141 846 чел., а имеющиеся в наличии, но неорганизованные, военные резервы, или как их называют в европейских странах “военными тылами” страны, Секретарь оценивает в размере 9 582 806 чел.
Вот что сказал корреспондент “New York Herald”, который только что возвратился из поездки в Европу:
“Следующая война в Европе, когда бы она не случилась, будет разрушительным насилием, неизвестным до сих пор. Для военных целей пришлось напрячь, и даже истощить, всякий источник дохода. Нет необходимости говорить, что мир еще не видел подобного, потому что никогда прежде не имел таких сокрушительных орудий войны. Европа – это большой военный лагерь. Ведущие державы вооружены до зубов. Все это результат общих усилий, а не простой парад или развлечение. Исполинские армии в состоянии наивысшей готовности, в совершенстве вооруженные, опершись на свои мушкеты или держа в руках уздечки, ожидают в лагерях и в поле сигнала выступить друг против друга. Любая война в Европе утверждает определенно только одно: имеется потребность в еще одной войне.
Говорят, что большие постоянные армии являются гарантами мира; может на некоторое время это и правда, но ненадолго: бездеятельность с оружием в руках, да еще в таких громадных масштабах, влечет за собой слишком много жертв, а тяжелая ноша неминуемо побуждает к действию”.
СОВРЕМЕННЫЕ ОРУДИЯ ВОЙНЫ
Корреспондент “Pittsburgh Dispatch” пишет из Вашингтона:
“Дьявольским антикварным магазином являются запасы оружия, боеприпасов и всякого рода военных образцов в различных уголках и закоулках Департамента Войны и Военно-Морских сил! Хотя они, понятно, разбросаны и сравнительно ограниченны, однако их достаточно, чтобы заставить задуматься наиболее неосведомленных о [135] том, куда мы идем и каков будет конец этого удивительного порыва в изобретении оружия для истребления человеческого рода. Все, что мы имеем до сих пор в нашей новой стране в виде образцов таких изобретений, вряд ли сравнится по объему и уровню интереса даже с отдельной комнатой обширной коллекции древней Тауер в Лондоне, но достаточно, чтобы рассказать всю историю. Посмотрев на всю эту смертоносную технику, кто-то решит, что правители мира склонны истребить человеческий род вместо улучшить его и сберечь.
Вместе с современными изобретениями, которые позволяют одному человеку моментально убить 1 000 людей, находится примитивное оружие тех более отдаленных дней, когда люди сражались в бою врукопашную. Но нам нет надобности обращаться к ним для того, чтобы проиллюстрировать прогресс в искусстве войны. Даже техника, использовавшаяся в самой последней из великих войн, сегодня устарела. Если бы завтра началась новая гражданская война в Соединенных Штатах или нас втянули бы в войну с иностранным государством, мы бы предпочли приделать себе крылья и сражаться в воздухе, чем воевать оружием четверть вековой давности. Немногие виды оружия и кораблей, которые обрели популярность в последние дни войны и которые реконструировали и улучшили почти до неузнаваемости по сравнению с их первоначальным видом, можно было бы использовать в определенных условиях. Большое количество смертоносного оружия будет заменено совершенно новыми изобретениями, по сравнению с которыми наилучшие из старых образцов являются слабыми и совершенно беспомощными. Мне еще никогда не напоминали так убедительно о прогрессе в этой ужасной сфере, как вчера, когда во время пребывания в командировке в Департаменте Военно-Морских Сил мне показали модель и чертежи новой автоматической митральезы Максим. Это (а также другое огнестрельное оружие семейства Максим), бесспорно, самый искусный и самый аморальный из всех необычайных видов военного оружия, изобретенных в последнее время. Существуют планы увеличить его до размера шестидюймовой пушки, которая автоматически будет выпускать более 600 пуль в минуту. Ее, конечно, превосходит винтовка Гатлинга и другое оружие, которое стреляет очень маленькими пулями, но они, по сравнению с оружием Максим, довольно громоздки в обслуживании, требуют большего расчета, намного тяжелее и [136] значительно менее прицельны. По сути, орудием Максим может управлять один мужчина, или даже женщина или ребенок, и после приведения его в действие, пулеметчик может прогуляться и позавтракать, в то время как его оружие будет занято уничтожением нескольких сотен людей. Пулеметчик сидит на сидении сзади пулемета за пуленепробиваемым щитом – если только он пожелает им воспользоваться. Если он хочет положить армию за несколько минут, он просто ждет, пока упомянутая армия окажется в положении, удобном для совершаемого им дела. Затем он дергает за рычаг, который выстреливает первый патрон, и автоматический механизм начинает свою работу. Взрыв первого заряда патрона вызывает откат и выброс пустой гильзы из отверстия, вталкивает на ее место другой патрон и выстреливает его. Откат после этого взрыва выполняет подобное действие, и так далее – до бесконечности. Это убийца непрерывного действия.
Одно из изобретений м-ра Максима именуют “уличным оружием”. Это такая себе небольшая, достаточно легкая штуковина, которую можно переносить на руках вместе с достаточным количеством боеприпасов, чтобы вытеснить обычную толпу с улицы, а то и вовсе ее уничтожить. Вообще-то интересно, что все недавние изобретения в данном направлении обращаются к факту неминуемого появления мятежной толпы. С каких это пор изобретатель сделался пророком? Что ж, это “уличное оружие” может работать со скоростью десяти смертоносных выстрелов в секунду с оператором, спрятанным все время и находящимся в полной безопасности – даже если толпа вооружена винтовками или револьверами, – предвидя, что эта самая толпа даже не подумает двинуться вперед и захватить орудие вместе с оператором. Кажется, что между изобретателями наподобие м-ра Максима существует предположение, что современная толпа будет стоять посреди улицы под пулями, не защищаясь и не нападая, что за каждым углом не будет прятаться кто-то с бомбой в руках, и что в своей ненависти он не высадит в воздух или не сожжет город. Как бы там ни было, он сделал все возможное, чтобы создать оружие против толпы. Это небольшое оружие может быть снаряжено достаточным числом боеприпасов, чтобы одной очередью очистить улицу за несколько секунд, и может одинаково беспрепятственно стрелять со стен, из окон и посреди открытой улицы. Одним движением запястья его можно повернуть вверх или вниз на станине и заставить убивать сверху и снизу стреляющего, не подвергая опасности ни жизнь, ни конечности того, кто так рьяно орудует этим искусным орудием убийства.
Хотя оно является одним из самых поздних и наиболее сокрушительных [137] изобретений, однако из этого отнюдь не следует, что это последнее или самое эффективное из всех, которые удастся придумать. Для каждого, чье внимание привлечено к этому, постепенно становится очевидным, что мы находимся только в начале. Мы пытаемся успеть с оборонительным оружием за прогрессом в развитии эффективных наступательных средств, но тщетно. Невозможно сконструировать то или другое плавающее судно, которое могло бы противостоять взрыву современной торпеды. Ни один народ не является настолько богатым, чтобы построить форты, которые нельзя уничтожить за короткое время новейшими и наиболее чудовищными видами динамитных снарядов. Аэростатами сегодня можно управлять почти с такой же легкостью, как с судами на воде, поэтому их будут широко использовать для уничтожения армий и фортов в войнах, которые вскоре вспыхнут. Смертоносная техника становится настолько простой и недорогой, что один человек может уничтожить армию. Если сильные еще больше вооружаются, чтобы уничтожать слабых, то, с другой стороны, слабые могут легко стать достаточно сильными, чтобы уничтожить самого сильного. Для обеих сторон война будет означать полное уничтожение. Армии на суше, а также морские чудовища и военные воздушные крейсеры попросту истребят друг друга, если им вообще позволят быть задействованными”.
Но есть еще более свежее усовершенствование. “New York World” предлагает следующий отчет об оружии и порохе:
“Максим, создатель огнестрельной винтовки, и д-р Шупгауз, эксперт от стрелкового пороха, изобрели новый порох для пушек и торпед, который выталкивает исполинское пушечное ядро, полное взрывчатки, на десять миль, где оно, падая, разбивает вдребезги все кругом на сотни футов.
Изобретение называется “Система Максима-Шупгауза для наземного пуска торпед огнестрельным оружием при помощи специального пороха, где низкое давление газов в начале движения снаряда постепенно растет, увеличивая скорость снаряда на всей длине ствола”. Патент на эту систему выдан в Соединенных Штатах и европейских странах.
Использованный особый порох состоит почти целиком из чистого пироксилина со столь незначительным процентным содержимым [138] нитроглицерина, что он не обладает ни одним из недостатков нитроглицеринового пороха и защищен от разложения в случае попадания на него мочевины. Он целиком безопасен в обращении, и по нему можно ударять без опасности взрыва даже тяжелым молотком. Тайна этого удивительного пороха заключается в простой математической закономерности, о которой до сих пор никто не подумал. Высокоактивный порох теперь заряжают в пушку в форме лент, маленьких кубиков или твердых цилиндрических стержней от половины до трех четвертых дюйма в диаметре, нескольких футов длины и похожих на связку темных восковых палочек. Когда произведен выстрел, концы и внешние стороны каждого стержня мгновенно вспыхивают и горят к середине.
Объем газов, образовавшихся в результате возгорания, постоянно уменьшается, поскольку уменьшается поверхность горения. А так как именно объем газов дает скорость выпущенному из пушки снаряду, то потеря скорости в данном случае является неминуемой. Снаряд не летит так далеко, как в случае, когда давление газов постоянно растет или, по крайней мере, остается неизменным.
В каждом участке пороха Максима-Шупгауза находится много маленьких отверстий, которые проходят по всей длине стержня. Когда порох вспыхивает, пламя мгновенно распространяется не только по поверхности каждого стержня, но и проникает сквозь отверстия. Эти маленькие отверстия выгорают с такой скоростью, что разница в объемах взрывных газов, которые образовываются в начале и в конце канала ствола, составляет один к шестнадцати.
Таким образом, снаряд вылетает из пушки с огромной скоростью, и каждое маленькое отверстие в стержнях пороха играет свою роль, ускоряя снаряд в его миссии уничтожения за много миль от места выстрела. В случае большой пушки, опустошения, сделанные этим новым чудом современной артиллерии, даже тяжело определить. Стрельба этим новым смертоносным порохом из полевых пушек и тяжелого берегового оружия, которая велась в Санди Хук, принесла удивительные результаты. Десятидюймовая пушка, заряженная 128 фунтами такого пороха, выстрелила снаряд весом 571 фунт в сторону моря на восемь миль. Давление от горения стержней пороха было постоянно как никогда до сих пор, что наиболее важно в определении [139] эффективности любого высокоактивного пороха. Без постоянного давления газов точность попадания невозможна.
“Большая пушка, которую предлагают построить мистеры Максим и Шупгауз, будет пушкой калибра двадцать дюймов, особым образом приспособленной для береговой обороны. Эта пушка показывает некоторые особенности. Она не будет сборной, то есть не будет состоять из многих составных металлических частей, а будет иметь один тонкостенный ствол длиной около тридцати футов, толщина стен которого не будет превышать двух дюймов. Она будет существенно отличаться от мортир, стенки ствола которых имеют толщину восемь или десять дюймов, чтобы выдерживать давление в момент выстрела. Откат пушки будут воспринимать гидравлические тормоза, расположенные снизу и заполненные водой и маслом. Двадцатидюймовая пушка такого типа, использующая новый порох, может быть установлена при входе в Нью-йоркскую гавань – в фортах Вашингтон или Вадсворд, – господствуя над всем морским пространством в радиусе десяти миль. Достигнутое равновесие давления и скорости позволяет достичь удивительной меткости огня. Следует только направить пушку на любой корабль, который в этом радиусе попал в поле зрения дальномера, чтобы быть уверенным в его полном уничтожении. Количества выпущенной взрывчатки достаточно, чтобы потопить военный корабль даже если снаряд взорвется в воде в пятидесяти футах от его борта. Толчок от взрыва снаряда весом пятьсот фунтов на расстоянии сто пятьдесят футов от корабля будет совершенно достаточным, чтобы вызвать опасную течь и вывести корабль из строя”.
Д-р Р.Д. Гатлинг, изобретатель удивительного автоматического оружия, которое носит его имя, сказал о новом изобретении бездымного пороха следующее:
“Люди еще не столь образованы, чтобы оценить гигантскую революцию, которую совершило изобретение бездымного пороха для ведения войны в будущем. В Европе уже устарели от 3 000 000 до 4 000 000 мушкетов, изготовленных для стрельбы с помощью черного пороха, не говоря уже о миллионах патронов, которые страны готовы продать за бесценок. На этом теряется огромная сумма капитала, но таково неминуемое следствие прогресса. Наше военное оружие в этой стране вскоре также выйдет из обихода, ведь для того, чтобы идти в ногу с остальным миром, нам также придется применить бездымный порох. Заряженное им оружие посылает [140] пулю вдвое дальше, чем это делает черный порох. Кроме того, новое изобретение полностью меняет военную тактику, поскольку в будущих боях войска уже никогда не будут выстраиваться массово перед врагом. Открытый бой, как это было привычным во все века, ушел в прошлое, так как он означал бы полное уничтожение. Если бы бездымный порох использовали во время недавней гражданской войны, война между Штатами не продолжалась бы и девяносто дней.
Какая разница между скорострельным и автоматическим оружием?
Скорострельное оружие не начинает стрельбу со скоростью автоматического оружия. Первое – преимущественно одноствольное и заряжается снарядами. Это большая пушка для торпедных кораблей, и пятнадцать выстрелов в минуту – довольно хороший результат для одной из них. Автоматическое оружие типа Гатлинг имеет от шести до двенадцати стволов, расчет из трех человек и ведет практически непрерывный огонь, залп за залпом, со скоростью 1 200 выстрелов в минуту. Эти три человека могут убить больше, чем целый отряд, вооруженный устаревшими мушкетами”.
В “Cincinnati Enquirer” один автор пишет:
“Лицо следующей войны, когда бы она ни случилась, приобретет совершенно новые черты, к тому же столь ужасные, что навсегда оставит варварству упрек, начертанный на челе цивилизации. Новые военные формирования, которые вчетверо увеличили армии; бездымный, ужасный новый порох, которому ничто не может противостоять; современные скоростные артиллерийские и винтовочные обоймы, которые будут косить армии, как ураган стряхивает яблоки с дерева; аэростаты-наблюдатели и аэростаты-батареи, которые будут сбрасывать массу пороха на города и укрепления, за короткое время опустошая их, к тому же более эффективно, чем при обстреле; передвижные железные дороги для артиллерии, электрический свет, телефон и т. п. поменяли всю тактику боевых действий. Следующая война будет вестись на совершенно иной основе, пока не проверенной опытом, что принесет огромное удивление. “Мы вооружаемся для защиты, а не для нападения, – говорит каждая держава, – наша сила является нашей защитой: тем самым мы навязываем нашим соседям мир и внушаем к себе почтение”.
[141] Тем не менее каждая держава следует одинаковой политике, равносильной изречению, что всякое устрашение и намерение убивать направлено лишь на то, чтобы защитить мир от когтей войны. Хотя это можно назвать вершиной иронии, я искренне верю (поскольку это очевидно) и думаю, что мир лучше всего оградить от войны орудиями последней, то есть осознанием ее масштабов и уродства. Но это безжалостное оружие словно всепоглощающий водоворот, в который плывет общественное богатство, чтобы, так сказать, заполнить бездонный вулкан взрывчатым веществом. Как ни странно, но такова действительность. Европа лежит на громадном вулкане, выкопанном собственноручно, который она мозольным трудом наполняет наиболее опасной составляющей. Однако, сознавая опасность, она бережно держит все головни подальше от кратера. Но когда ее бдительность ослабнет и случится взрыв, учтите, весь мир испытает шок и содрогание. Варварство обнаружит столько уродства, что всеобщее сетование распространится от одного народа к другому и заставит народы выдумывать те или иные средства, более достойные нашего времени, чтобы уладить международные дела, и тогда война будет погребена ее собственными руками под возведенными ею руинами”.
ЕЩЕ ОДНО ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ОРУДИЕ МИРА
“Возбудите храбрых. Пусть выступают, поднимутся все ратоборцы. Пусть низойдут в долину Иосафата [долину смерти]. Слабый пусть говорит: «Я силен». Перекуйте серпы ваши на копья и орала ваши – на мечи” (Иоиль 3: 10).
На основании приведенного описания оружия можно только догадываться, чем со временем будет война. Попробуем, глядя на эти приготовления к ней в народах, не упустить из виду факт, что правительства и генералы начинают бояться своих войск. Как милиция Огайо отказалась нести службу в связи с беспорядками во время забастовки, как в Бразилии морская пехота восстала против правительства, а португальские солдаты – против своих генералов, так может быть вскоре в каждой земле в мире.
Германию с ее огромной армией начинает одолевать страх, [142] потому что социализм постепенно прокладывает себе путь между солдатами. И даже в Великобритании недавно признано необходимым разоружить часть милиции, т. е. добровольческой конницы. Секрет всего этого неповиновения заключается в знании; за знанием стоит образование, а за образованием находится печатная пресса и удивительная просвещающая мощь Бога, которая поднимает завесу невежества и приготавливает человечество к великому дню Мессии с его прелюдией скорби.
Еще не так давно мы удивлялись, как мятеж, о котором, кажется, говорит Священное Писание, может вообще пронестись над всей землей; как анархия может вырваться на свободу вопреки всякой объединенной власти, влиянию капитала и цивилизации, которая ей противостоит? Однако теперь мы видим, что образование (знание) приготавливает путь большой всемирной катастрофе, которую, как указывает Священное Писание, можно, по-видимому, ожидать в течение нескольких следующих лет. Сегодня можно подметить, что те же самые люди, которых обучили пользоваться наиболее современными орудиями уничтожения человеческой жизни, могут оказаться среди тех, кто отвечает за арсеналы и боевое обеспечение и ведет наблюдение за ними. Об этом говорит последующая статья:
“Это оружие, которое весит меньше двадцати фунтов и напоминает в обслуживании обычное охотничье ружье, выпускает во время стрельбы поток пуль со скоростью 400 выстрелов в минуту. Новое оружие называется Бенет-Мерсье и придумано французами. Оно имеет приклад, упирающийся в плечо. Во время стрельбы солдат лежит на земле, и оружие покоится на двух точках опоры. Это дает преимущество в безопасности над скорострельной моделью Хирам-Максим, оператор которой вынужден перезаряжать ее стоя. Это ставит его в полный рост перед врагом или, вернее, всех троих человек, ведь для обращения с этим значительно более тяжелым оружием требуется трое людей”.
Пророчество Иоиля (3: 9-11) несомненно исполняется в достойных изумления приготовлениях к войне, которые сейчас проводятся между народами. Пророчески он выражает настроения [143] этих времен, говоря: “Провозгласите об этом между народами, приготовьтесь к войне, возбудите храбрых; пусть выступят, поднимутся все ратоборцы. Перекуйте орала ваши на мечи, и серпы ваши – на копья. Слабый пусть говорит: «Я силен». Спешите и сходитесь, все народы окрестные, и соберитесь...” Разве это не провозглашается сегодня по всему миру? Разве не подбадривают себя все сильные и слабые перед будущим конфликтом? Разве не выстраивает так называемая Христовая церковь молодых парней и не воодушевляет их духом войны? Разве эти люди не ходили бы с плугом и не обрезали бы деревья вместо ковать орудия войны и учиться ими пользоваться? Разве не собирают все народы свои могущественные воинства и не истощают свои финансовые возможности свыше пределов своей выносливости, чтобы, тем самым, совладать с нуждами войны – большой скорби, которая быстро приближается на их глазах?
СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ НАХОДЯТСЯ В ОСОБОМ ПОЛОЖЕНИИ, ОДНАКО ПОДВЕРЖЕНЫ УГРОЗЕ ЕЩЕ БОЛЬШИХ БЕДСТВИЙ, НЕЖЕЛИ СТАРЫЙ СВЕТ
Положение Соединенных Штатов Америки среди народов уникально почти во всех отношениях. Оно таково, что кое-кто склонен считать эту страну особым дитятей божественного провидения, полагая, что в случае всемирной революции она сумеет избежать всего подобного. Но такая иллюзорная безопасность не согласуется со здравым смыслом, принимая во внимание знамения времени или определенные действия тех справедливых законов возмездия, суду которых сегодня подлежат народы, а также отдельные лица.
Ни один мыслящий и беспристрастный человек не будет сомневаться в том, что особые обстоятельства открытия этого континента и поселения этого народа на его нетронутых землях, чтобы вдыхать его чистый воздух и приумножать его удивительные запасы, были шагом на пути божественного провидения. На это указывают время и [144] обстоятельства. Эмерсон однажды сказал: “Вся наша история похожа на последнее усилие Божественного Провидения для человеческого рода”. Конечно, он не сказал бы этого, если бы понимал божественный план веков, в свете которого совершенно очевидно, что это не “последнее усилие божественного провидения”, а четко установленное звено в цепи ниспосланных провидением обстоятельств для свершения божественного замысла. Притесненным из всех земель здесь было предоставлено убежище от тирании государственного и церковного деспотизма. Здесь, отдаленный от старых тираний огромной пустыней океана, дух свободы нашел место для отдыха, а эксперимент правительства народного доверия сделался реальностью. В здешних благоприятных обстоятельствах большой труд Евангельского века – избрание истинной Церкви – получил большое содействие; и у нас есть всякое основание верить, что именно здесь будет собран наибольший урожай этого века.
Ни в одной другой стране благословенное послание жатвы – план веков с его временами, сроками и привилегиями – не могло провозглашаться столь беспрепятственно, широко и свободно. Нигде, за исключением этой привилегированной земли с ее свободными институциями, нет стольких умов, достаточно освободившихся от цепей предрассудков и религиозного догматизма, способных принять надлежащую ныне истину и затем нести повсюду ее благую весть. Верим, что именно поэтому провидение Бога в какой-то мере было над этой страной. Здесь, для этого народа имелся труд для выполнения, который нельзя было выполнить столь же хорошо где-то в другом месте; и когда рука притеснения попыталась задушить дух свободы, был поднят Вашингтон, чтобы повести обнищавших, однако смелых, сторонников свободы к национальной независимости. И когда народу опять угрожал раскол, когда пришло время освободить четыре миллиона рабов, Бог воздвиг иной [145] храбрый и благородный дух в лице Авраама Линкольна, разрубившего кандалы порабощенных и сберегшего единство народа.
Однако этот народ, как и всякий другой, не имеет и никогда не имел каких бы то ни было притязаний на божественное провидение. Ниспосланное провидением руководство в некоторых его делах было исключительно в интересах народа Бога. Уже упомянутый народ, как и всякий другой народ, не имеет Бога и без надежды продолжительного существования, и Бог будет осуществлять через него Свои собственные мудрые замыслы ради Своего народа, собирая “избранных Своих”. Затем на него, как и на другие народы, будут веять ветры великой скорби, ведь он, как и они, является одним из “царств мира”, которые должны уступить место Царству дорогого Божьего Сына.
В то время как условия большинства здешнего населения куда благоприятнее, чем в любой другой земле, классы победнее весьма оценивают благополучие, а также личные права и привилегии, которых в подобной степени нет ни в одной другой земле. В этой стране из рядов самых скромных ее граждан, наделенных духом ее институций – духом свободы, честолюбия, деловитости и смекалки, – вышли наилучшие умы и государственные деятели – президенты, законодатели, адвокаты, юристы и другие известные люди, занимавшие всякий пост. Ни одна наследственная аристократия не имела здесь монополии на право предоставлять кредиты или получать прибыль, при этом дитя самого робкого мигранта может мечтать и на деле обрести блага уважения, достатка и продвижения по службе. Какому американскому школьнику не говорили о возможности однажды стать президентом этой страны? Фактически, все достижения великих людей каждого звания и положения воспринимались как будущие возможности американской молодежи. Дух ее институций не имеет в себе ничего, что сдерживало бы такие амбиции; наоборот, он всегда побуждал и поощрял их. Влияние этих открытых путей ради наивысших и прочих [146] промежуточных почетных положений, а также вера в народ содействовали всеобщему подъему начиная с низших слоев. Он побудил стремление к образованию и культуре, а также потребность в образовании и культуре. Система бесплатных школ в большой мере удовлетворила эти требования, приводя все классы к интеллигентным взаимоотношениям посредством ежедневной прессы, книг, периодики и т. п., делая их способными как личностей сравнивать увиденное, иметь собственное суждение по всем интересующим вопросам и соответствующим образом влиять на государственные дела путем использования права голоса.
Суверенный народ, наделенный достоинством и приведенный к осознанию прав зрелости, разумеется, является одним из первых, готовых противостоять, к тому же самым решительным образом, любой очевидной тенденции укротить его честолюбие или ограничить действия. Даже теперь, несмотря на либеральный дух его институций и огромные преимущества, которые те предоставили всем классам, интеллект масс начинает распознавать действие некоторых влиятельных факторов, которым вскоре предопределено вовлечь их в рабство, лишить прав как свободных людей и отнять благословения щедрой природы.
Американский народ просыпается к осознанию опасности для своих свобод и своих действий перед лицом упомянутой опасности с той энергией, которая была его отличительной чертой в каждой отрасли производства и в каждом направлении торговли, хотя истинные причины опасности массы не могут различить достаточно отчетливо, чтобы разумно направить свои усилия. Они видят только то, что сосредоточение богатства разоряет многих, влияя на законодательство таким образом, чтобы способствовать еще большему накоплению богатства и власти в руках некоторых, создавая аристократию богатства, чья власть со временем окажется такой же деспотичной и безжалостной, как и всякая тирания Старого Света. Хотя, к сожалению, это действительно так, но это не единственная [147] опасность. Этой стране угрожает также религиозный деспотизм, о ненавистной тирании которого лучше всего судить по упоминаниям о его былой власти. Эта опасность – католицизм.* Однако ее обычно не замечают, поскольку Рим совершает свои завоевания здесь хитростью и коварной лестью. Он высказывает большое восхищение свободными институциями и самоуправлением Соединенных Штатов, обхаживая и расхваливая протестантских “еретиков”, составляющих большую часть мыслящего населения, и называет их своими “отлученными братьями”, для которых имеет “неугасимое чувство”; в то же самое время он накладывает свою липкую руку на систему общественных школ, страстно желая превратить ее в доверенное лицо для дальнейшей пропаганды своих учений и распространения своего влияния. Его влияние чувствуется одинаково в политических и религиозных кругах, а постоянная волна иммиграции в эту страну состоит преимущественно из его подданных.
--------------
*Том II, глава 10.
--------------
Угрозу католицизма предвидел еще Лафайет, который, хотя сам был римским католиком, помогал обрести свободу для этой страны и очень восторгался ею. Он сказал: “Если свободы американского народа когда-нибудь будут уничтожены, они падут от рук папистского духовенства”. Следовательно, мы видим, что огромные опасности исходят от сосредоточенного богатства, от папства и от иммиграции.
Но, увы! Лечебное средство, которое массы окончательно применят, будет хуже самой болезни. Когда общественная революция действительно придет сюда, она придет со всей бурностью и насилием, какую американская энергичность и любовь к свободе могут в нее вложить. Поэтому нет никакого смысла надеяться, что эта страна избежит судьбы всех народов христианства. Она осуждена, как и все остальные, на [148] раскол, свержение и анархию. Она также является частью Вавилона. Дух свободы, лелеянный здесь в течение нескольких поколений, уже сегодня угрожает стать причиной бунта с безумием и стремительностью, невиданными в Старом Свете, где с ним не могут совладать более могущественные средства монархических правительств.
То, что многие богатые люди понимают это и в определенной мере опасаются того, что нависшая скорбь может достичь апогея прежде всего здесь, явствует из различных признаков, иллюстрацией чему служит следующий отрывок, взятый несколько лет назад из “The Sentinel”, Вашингтон:
“ЭМИГРАЦИЯ ИЗ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ. Как говорит “National Watchman”, м-р Джеймс Гордон Беннет, владелец “New York Herald”, так долго проживал в Европе, что может считаться иностранцем. М-р Пулицер, владелец “New York World”, говорят, подыскал для себя постоянную резиденцию во Франции. Ендрю Карнеги, миллионер и король стали, купил замок в Шотландии и сделал его своим домом. Генри Виллард, магнат “Northern Pacific Railroad”, продал свои владения и переехал на постоянное жительство в Европу вместе с 8 000 000 долларов. В.В. Астор перебрался из Нью-Йорка в Лондон, где купил роскошную резиденцию и подал прошение о предоставлении ему британского подданства. М-р Ван Ален, который благодаря 50 000 дол., внесенным в фонд кампании демократов, недавно получил для себя место посла в Италии, является иностранцем во всем, что он намеревается и к чему стремится, и назвал эту страну непригодной для того, чтобы в ней жил джентльмен”.
Но напрасно искать покровительства и защиты любого царства мира сего. Все они нынче дрожат от страха и паники, осознавая свою несостоятельность преодолеть могущественные, затаенные силы, с которыми им придется иметь дело, когда придет ужасный кризис. Тогда действительно “падет величие человеческое, и высокое людское унизится”. “В тот день [который сегодня очень близок – “при дверях”] человек бросит кротам и летучим мышам серебряных своих идолов и золотых своих идолов.. [149] чтобы войти в ущелия скал и в расселины гор от страха Господа и от славы величия Его, когда Он восстанет сокрушить землю” (Ис. 2: 17-21).
Тогда “У всех руки опустятся, и у всех колена задрожат, как вода. Тогда они препояшутся вретищем, и обоймет их трепет; и у всех на лицах будет стыд, и у всех на головах – плешь. Серебро свое они выбросят на улицы и золото у них будет в пренебрежении. Серебро их и золото их не сильно будет спасти их в день ярости Господа” (Иез. 7: 17-19).
Мало сгодится покровительство, которое может быть предложено каким-нибудь правительством, когда на каждого из них падут суды Господа и плоды их безумия. Гордясь своей властью, они “себе собирали гнев на день гнева”: самолюбиво стремились к возвеличиванию немногих и были небрежны к воплям нищих и нуждающихся. Их вопли достигли ушей Господа Саваофа, и Он заступился за них, огласив: “Я накажу мир за зло, и нечестивых – за беззакония их, и положу конец высокоумию гордых, и уничижу надменность притеснителей; сделаю то, что люди будут дороже чистого золота, и мужи дороже золота Офирского” (Ис. 13: 11, 12).
Вот так нам дано заверение, что Господнее руководящее провидение в заключительной катастрофе принесет освобождение угнетенным. Тогда больше не будут жертвовать жизнью масс, и существующие ныне неравенства в обществе не будут продлены.
Это действительно предсказанное время уныния народов и недоумения. Голос недовольных масс надлежащим образом представлен символом бурного моря, когда сердца мыслящих людей замирают от страха перед ужасным несчастьем, которое, как видит сегодня каждый, быстро надвигается, потому что [150] силы небесные (нынешние правящие власти) сильно сотрясаются. Действительно, некоторые, наставленные этими знамениями, припоминают себе Писание “Се (Он) грядет с облаками” и уже начинают догадываться о присутствии Сына Человеческого, хотя и весьма ошибочно понимают данный предмет и Божье средство.
Проф. Геррон в своей лекции на тему “Христианское возрождение этого народа”, прочитанной в Сан-Франциско, сказал: “ХРИСТОС ЗДЕСЬ! СУД ПРОИСХОДИТ СЕГОДНЯ! Наше общественное убеждение о грехе – тяжелая рука Бога на нашей совести – свидетельствует об этом! Люди и институции уже находятся на суде Его учениями!”
Однако посреди всего упомянутого потрясения земли (организованного общества) и небес (церковных властей) те, которые распознают в нем осуществление божественного плана веков, рады заверению, что это ужасное потрясение будет последним, которое когда-либо будет иметь место на земле или в котором она будет нуждаться, ведь, как убеждает нас апостол Павел, оно означает устранение тех вещей, которые поколебимы, – ниспровержение всего нынешнего порядка вещей, – чтобы те вещи, которые нельзя поколебать – Царство Бога, Царство света и мира, – могли остаться. Потому что Бог наш есть огонь поедающий. В Своем гневе Он испепелит всякую систему зла и угнетения и крепко утвердит на земле истину и праведность.
“ГОВОРЯ: «МИР, МИР», А МИРА НЕТ!”
Однако, несмотря на явный суд Богом всех народов и тот факт, что полнота доказательств со стороны множества свидетелей теснит со всей неопровержимой логикой весь нынешний порядок вещей, а приговор и наказание ожидаются с почти безграничным страхом, еще есть люди, которые неумело скрывают [151] свою боязнь, вопя “Мир! Мир”, когда никакого мира нет.
Такой призыв, разделяемый всеми народами христианства, прозвучал во время большого морского зрелища по случаю открытия Балтийского Канала. Канал был задуман еще дедом нынешнего императора Германии, и работы были начаты его отцом – все это с пользой для торговли Германии, а также для ее морского флота. Нынешний император, вера которого полагается на меч, как безотказное средство для непреходящего мира, и на аккомпанемент пушек и оружейного пороха, решил сделать открытие построенного канала поводом для грандиозного международного провозглашения мира и величественного показа потенциальных возможностей, на которых он должен основываться. Соответственно, он обратился ко всем народам прислать представительские боевые корабли (миротворцы) к 20 июня 1895 года на большой военно-морской парад на Балтийском Канале.
В ответ на это приглашение прибыло свыше сотни плавающих стальных крепостей, включая двадцать гигантских “линкоров”, называемых так технически, полностью вооруженных и способных двигаться со скоростью по меньшей мере семнадцать миль в час. “Трудно себе вообразить, – говорит лондонский “Spectator”, – подобную концентрацию силы, способную за несколько часов снести до основания самый большой морской порт или послать на дно океана собранные вместе торговые флоты мира. Фактически, на всем морском побережье мира нет ничего, что могло бы претендовать на то, чтобы устоять против такой силы. Поэтому Европа, если считать ее одним целым, может уже сейчас справедливо провозгласить себя неуязвимой на море и непобедимой.. Флот, собранный в Киль, был, вероятно, наивысшим воплощением военной силы, способной воевать до тех пор, пока не иссякнут запасы ее взрывчатки”.
[152] Стоимость кораблей и их вооружения достигала сотен миллионов долларов. Один салют, выпущенный одновременно из 2 500 пушек, поглотил в одно мгновение порох на тысячи долларов, а прием почетных гостей стоил немецкому народу 2 000 000 долларов. В своих выступлениях немецкий император и иностранные представители говорили о “новой эпохе мира”, провозглашенной открытием большого канала, и о сотрудничестве народов, представленных в показе. Но красивые речи и могущественный грохот канонады, под которые короли и императоры провозгласили: “Мир! Мир”, – вместе с угрозами отомстить каждому, кто отвергнет его на предложенных ими условиях, не воспринимались людьми как исполнение пророческого послания: “На земле мир, в человеках благоволение”. Это никак не повлияло успокоительно на социалистические элементы, не предложило никакой панацеи для лечения общественных неурядиц, облегчения забот или уменьшения бремени масс нищих и неудачливых, не предоставило никакого заверения в доброй воле на земле и не указало, как эту добрую волю – между народом и народом или между правительствами и людьми – добыть и затем сохранить. Следовательно, это был грандиозный фарс, большая, дерзкая национальная фальшь, и именно так ее восприняли люди.
Лондонский “Spectator” передал отношение мыслящих людей к этому зрелищу в достойном доверия комментарии:
“Ирония всей этой ситуации очень горькая. Это был грандиозный фестиваль мира и инженерной мысли, но наибольшей его гордостью было присутствие флотов, приготовленных за счет огромного жертвования сокровищ и энергии исключительно для войны и уничтожения. Броненосец не имеет никакого применения, разве что является могущественным орудием кровопролития. Существует только одна фраза, дающая полное определение величию этого “мирного” флота: он может в течение дня разрушить любой порт на земле или пустить весь собранный перед ним торговый флот мира на дно [153] моря. Какая бездна человеческой ненависти скрывалась за всем этим живописным спектаклем человеческого дружелюбия! Одна эскадра была французской, и ее офицеры жаждали отомстить этому ликующему императору за разделение их страны. Другая была русской, и ее адмиралам следовало знать, что их большим врагом и соперником является именно это могущественное государство, которому они отдают честь столь показательным образом, и что только накануне они нарушили морское правило, восхваляя самого настойчивого и опасного врага императора. Третьей была австрийская эскадра, хозяин которой был выдворен из державы, строившей канал, и обманом лишен половины прав в провинции, которой этот канал проходит на всей своей длине. А еще были корабли из Дании, от которой Хольштейн был отобран его нынешними владельцами, а также из Голландии, где каждый опасается, что однажды Германия, совершив новое нападение, одним ударом завладеет ее колониями, торговлей и заморской дипломатией. Император говорил о мире, адмиралы надеялись на мир, газеты мира хором называли это миром, однако все в этом шоу говорило о войне – только что прошедшей или той, которая случится в недалеком будущем. Еще никогда в этом мире не было такой грандиозной церемонии, насквозь пронизанной скрытой неискренностью”.
“Evening Post”, Нью-Йорк, прокомментировал произошедшее таким образом:
“Уже в самом нагромождении военных судов виден дух, противоположный миролюбию. Каждый народ посылает свои самые большие корабли и самые тяжелые пушки не просто в знак вежливости, но также из своего рода общего стремления оскалить зубы. Британское морское ведомство прислало десять своих самых могущественных кораблей только для того, чтобы показать, каким резервом оно обладает, как бы говоря: “Остерегайтесь, народы, и не дразните властительницу морей”. Похоже французская и русская эскадры приняли самый угрожающий вид, дабы случайно гостеприимный Вильям не осмелился на этом празднестве давать им чересчур дружеские советы. Наши американские корабли присоединились к флоту с чувством, откровенно переполнявшим многих офицеров и матросов на борту, что пора уже этим тщеславным европейцам усвоить, что за океаном поднимается могущественная морская сила, с которой лучше не шутить.
[154] Особая атмосфера комизма сопровождала присутствие французов и россиян. Уж очень они забавно выглядели в роли сторонников международного мира и особенно сторонников Германии. Возмущение от этого в некоторых частях Франции огромно...
Однако наиболее откровенную неискренность следует искать в самом открытии канала в Киль. Оно посвящено “мировой торговле”. Отсюда его международное значение, отсюда вся радость и восхваление. Но что действительно думают о мировой торговле в Германии, Франции и других державах континента? Почему в ту самую минуту, как и двадцать лет тому назад, они напрягают каждый нерв, чтобы сдержать, подавить и, насколько возможно, сократить свободные торговые связи между народами?. Пока из торговли не исчезнет этот запретительный дух враждебности и недоверия или пока он не уступит по причине полнейшей нелепости, вы можете открывать сколько угодно океанских линий, при этом вам не удастся убедить здравомыслящих людей в том, что ваши разговоры об их значении для международного взаимопонимания и всеобщей любви к миру – не что иное как частица очевидной неискренности”.
“The Chicago Chronicle” писала:
“Празднество в Киль – чистейшее варварство. Имея целью отпраздновать дело мира, оно принимает вид апофеоза войны. Здесь собрались смертельные враги, чтобы показать свое оружие, хотя свою враждебность они скрывают за притворной доброжелательностью. Приготовленными к войне пушками было сделано несколько выстрелов для вежливости. Даже сам император восхвалял этот показ оружия. “Вооруженная стальная мощь, собранная в Кильской гавани, – сказал он, – должна одновременно послужить символом мира и сотрудничества всех европейских народов с целью успешного продвижения и поддержки миссии европейской цивилизации”. Опыт опровергает подобную теорию. Тот, кто имеет оружие, хочет из него стрелять. Народ, готовый к войне, хочет вести войну. Одной из серьезных угроз для европейского мира сегодня является факт, что каждый европейский народ готов к войне.
Прокладка канала в Киль явилась особой помощью для цивилизации; однако способ празднества является данью варварству. Теоретически, он проложен для того, чтобы оживить морскую торговлю; в то же время большинство кораблей, собранных, чтобы отпраздновать его [155] завершение, известно, скорее, как истребители торговли”.
Согласно “The St. Paul Globe”, на выставке в Киль представлена не столько индустрия, сколько королевская власть и привилегии. Он пишет:
“Какова сегодня роль флота броненосцев в распространении цивилизации? Какие пиратские флоты нужно захватывать в открытом море? Какие малоразвитые и первобытные народы существуют, которым мы могли бы передать просвещающее влияние современной цивилизации, направляя на них прожектора эскадры военных кораблей? В эту минуту есть только одно зло, по причине которого упомянутые народы могли бы охотно объединить свои силы под видом содействия современной цивилизации. Однако ни одно из правительств, представленных в Киль, не осмелится предложить вооруженный союз с другими с целью прогнать из Европы отвратительных и жестоких турок.
Может ли противоборство сверкающих броненосцев или каких-то двух народов, представленных в Киль, хоть как-то помочь в развитии цивилизации? Не являются ли эти вооружения, наоборот, реликтами и свидетелями уцелевшего варварства? Наиболее дикарской чертой любого народа являются его вооруженные запасы. Целью большинства вооруженных запасов, которые Европа предлагает в таком избытке путем взыскания налогов с обремененных людей, является удержание этих людей в покорном подчинении вышестоящим властям”.
“Карнавалом деспотизма” назвал “The Minneapolis Times” морское зрелище в Киль, комментируя его таким образом:
“Факт, что открытие этой удивительной водной артерии имеет, скорее, военную, чем коммерческую, выгоду, и то, что его праздновали грохотом артиллерии собранных здесь военных флотов мира, является обвинительным актом против цивилизации. Если так называемые “цивилизованные” народы мира нуждаются в таких широких приготовлениях к военным действиям и таких исполинских военно-морских силах, которые сегодня удерживаются за счет людей, тогда человеческая природа кавказской расы ничуть не улучшилась со времен Колумба и сделанного им большого открытия. Если такие силы нужны, тогда свобода невозможна, а деспотизм является необходимым условием для человеческого рода”.
[156] Этот громогласный, объединенный клич народов через их представителей: “«Мир, мир», а мира нет!” – откровенно приводит на мысль слова Господа через пророка Иеремию, который говорит:
“Ибо от малого до большого, каждый из них предан корысти, и от пророка до священника – все действуют лживо; врачуют раны народа Моего легкомысленно, говоря: «Мир! Мир!», а мира нет. Стыдятся ли они, делая мерзости? Нет, нисколько не стыдятся и не краснеют. За то падут между падшими, и во время посещения Моего будут повержены, говорит Господь” (Иер. 6: 13-15).
Это большое международное провозглашение мира, с видимой печатью неискренности на своем лице, является убедительным подтверждением слов Джона Уитьера (John G. Whittier), который вот так словесно нарисовал нынешние мирные условия:
* * *